Кирилл Куталов, РЖ Роман "Звезда и шар" Виктора Неля из тех романов, которые лучше читать после авторского предисловия. Предисловие находится здесь. В нем, помимо прочего, говорятся две важные вещи. Первая - это роман о застое. Вторая говорит о том, что из себя представляет собственно сам текст. "Так и воспринимайте: как слабо связанные и нестрогопоследовательные эпизоды" - так и воспринимаем. Итак, роман о застое. Что такое застой теперь, когда его нет? Это в первую очередь определенный код предписаний и запретов - языковой, экономический, политический, какой угодно, главное, что насильно данный, и посему без злобы, а даже скорее с наслаждением расчленяемый на составные части. Более того - и расчленение это не вчера началось. Позавчера, если быть точным. Те, кто десять лет назад читал Юрия Полякова и Евгения Попова, а чуть пораньше - Аксенова и Стругацких, в "Звезде и шаре" найдут знакомые интонации обязательно, герой же и вовсе покажется родным человеком. Однако только на первый взгляд. Герою-аутсайдеру больше всего подходит амплуа младшего научного сотрудника. Герой-аутсайдер, начисто лишенный карьеристских амбиций (в известном смысле ему нечего терять), - идеальное средство для развенчания властного дискурса, лакмусовая бумажка, реагирующая на абсурдность общей ситуации (НИИ как действующая модель страны размером с не слишком высокое здание, чего стоит хотя бы название некоей сверхсекретной установки, над которой этот НИИ трудится: "ПУПОГТ"). Герой-аутсайдер превращается в монстра, как только начинает говорить языком "плохих парней", когда воспринимает тот самый код предписаний и запретов. Если же герой-аутсайдер продолжает упорствовать, то его фигура брезжит в зыбком и тревожном тумане неопределенности дальнейшей судьбы. Третьей возможности как бы не дано. Вот, пожалуй, характерная для рассматриваемого случая литература о застое в четырех с половиной фразах. Здесь важной является именно третья, отсутствующая линия развития сюжета - что случается с героем-аутсайдером, который, с одной стороны, никаких кодов не воспринимал, а с другой стороны, не слишком усердствовал в критике режима и вообще в неподчинении? Времена, говорят, вегетарианские уже были, - что произошло с так и не проглоченной этими временами потенциальной добычей? Как, наконец, повзрослел (и постарел) герой-аутсайдер? Не скажу, что в начале перестройки этот недетский вопрос настолько пугал писателей, что они старались его вовсе не замечать, по крайней мере изо всех сил делали вид, что не замечают. Скорее всего, ответить на него тогда и невозможно было, то ли оттого, что никто не верил всерьез, что все закончится, то ли никто не мог представить себе, что закончится именно так. Как бы там ни было, представляется, что именно благодаря отсутствию ответа на этот вопрос литература о застое все еще способна выжать из иного читателя ностальгическую слезу. Просто потому, что никого ни к чему не обязывает, не навязывает необходимости соответствовать, она, по сути, сплошной открытый финал, закрыть который читатель может сам по мере сил и опыта. А может и не закрывать вовсе. Хотя бы потому, что и в самом деле мало определенного. Незавершенность финала литературного проекта "роман о застое" вполне соответствует незавершенности финалов прочих застойных проектов, и прибитая к дому на Лубянке доска с Андроповым еще не самое яркое тому подтверждение. Литература ведь только часть социального текста, еще Фуко сказал. Поэтому и "Звезда и шар". Я бы предложил как именно роман о застое рассматривать тот самый коротенький текст-предисловие, а все, что следует ниже, - деконструктивистский комментарий, устраняющий необходимость в собственно фигуре толкователя. То, что называется "Звезда и шар", и есть деконструкция, критика мифа о застое, оформленного в нескольких нехитрых словах. Причем критика непривычно для этого жанра последовательная, чему причин, как представляется, две. Первая состоит в удаленности временной, вторая - в удаленности пространственной (автора). Писать, живя в Америке, роман о застойных временах; ничего безнадежнее, кажется, придумать нельзя. Первые страницы читаешь так, будто перед тобой подшивка журнала "Юность" за 1987-89 годы. Производственная тематика, идиот начальник, партийные интриги, первый отдел - как будто и не было Ельцина на танке или на чем он там стоял. Вот только ближе к концу появляются странные фигуры, не свойственные роману о застое в такой интерпретации, фигуры, которые вроде бы всегда маркировались как "анти" - антисоветские, антикоммунистические, антитоталитарные и так далее. Художники, похожие на концептуалистов, коллективно борющиеся за свои права отказники, похожие на московские и питерские правозащитные тусовки. И в той неожиданной легкости, с которой герой проходит мимо них, ничуть не больше тяготясь расставанием, чем когда он проходит мимо, скажем, так любимого концептуалистами милиционера, нет ничего удивительного. Все дело опять же в последовательности деконструкции, поскольку и милиционер, и художники, и даже правозащитники возможны только в том самом поле, которого они все ягоды, или, как сказал бы тот же Фуко, одной эпистемы дискурсы. Виной тому опять же герой, не характерный для этой литературы. Герой "Звезды и шара" - редкий случай сам по себе. Он не то что не носитель идеи, он человек без идеологической прописки, более того, у него вроде бы даже и определенных вкусов нет. Он - критерий пустоты, пробы которым не выдерживает целый огромный мир, претендующий (да еще как!) на абсолютную достоверность, мир, начинающийся с хлеба, который всегда стоит 14 копеек, и заканчивающийся космической индустрией. Все, чем занимается герой, - бесполезно. Заняться чем-нибудь другим для него равносильно гибели. Хотя, конечно, мир этот тогда бы был спасен. Есть в романе устойчивый мотив - головоломка. Чистая игра, не приносящая результатов за пределами себя самой, идеальный пример бесполезного действия. Трюк известный: головоломку надо решить, потому что только тогда все сложится на макроуровне. Решение головоломки всегда смерть. Герой погибает в авиакатастрофе во время трансатлантического перелета. Погибает, уходя из пространства-времени застоя навсегда. Не потому, что ему нечего делать больше на этом свете, а потому, что миссия героя здесь выполнена. Миф развенчан. Миф убивает героя. Потому что миф больше, чем герой. Потому что без этого героя нет этого мифа. Интерпретация никогда не бывает окончательной. Головоломка решена, однако решение это видит только мальчик из рассказа Саймака, стоящий непонятно на каком берегу океана.